В широкий прокат выходит новая работа режиссёра убойного фильма «Папа, сдохни!». Кирилл Соколов продолжает исследовать семейные отношения и говорить о насилии (физическом и психологическом) на языке насилия (психологического и физического), и в этот раз в центре сюжета оказываются три поколения женщин. Алексей Филиппов рассказывает про «Оторви и выбрось», в котором бабка за маму, мама за дочку, а в конце репка.
«А чем вам здесь плохо?» — недоумевает Олег (Александр Яценко), одноглазый полицейский. «Здесь» — это российская деревушка без координат, где аптека, улица, фонарь выскакивают из сказочного леса так же громогласно, как титры фильмов Кирилла Соколова. Оба названия — как реплики из домашней ссоры. «Папа, сдохни!» — «Оторви и выбрось!»
До зрителя семейные разборки долетают через «стенку» — пелену гротескного ультранасилия, былинный склад, анекдотичность характеров. Сюжет не идет к развязке — даром что «Оторви и выбрось» немного роуд-муви — он её выкорчёвывает из череды событий, как репку. Мама — за дочку, бабка — за внучку, Олег — за несостоявшуюся тёщу. Тянут-потянут — вывезти не могут. А чем вам здесь плохо?
Оля (Виктория Короткова) выходит из колонии после четырёх лет боёв и побоев. Чалиться пришлось из-за лиха одноглазого — Олега, которого она и лишила неусыпного ока во время бытовой потасовки. Всё по прискорбной классике: он пил, он бил, но любил. Во время единственного визита на зону выдыхает радостно: «Я тебя простил». Оля — нет. Она себя не на свалке нашла, чтобы прощать абьюз и срок. У неё теперь муж по переписке, учитель из города. К нему и направит кеды, прихватив глядящую зверем Машу (Софья Кругова), дочь.
Маша не в сказке родилась, и первая сцена с ней — закалка на детской площадке. Босая девчушка с кудряшками перебирает ругательства одно другого краше — в такт ногам, закаляющим стопы на металлическом турнике-бочонке. Словно чеканит на ступнях: гнать, дышать, держать, обидеть, слышать, видеть, ненавидеть, и зависеть, и терпеть, а ещё — смотреть, вертеть. Есть Маугли в российской деревне! И вся коллизия к этому сводится: «Мы с тобой одной крови». Мама будет тянуть в город. Бабушка Вера Пална (Анна Михалкова) — настаивать, что внучка её. И ничего ей не надо. Тем более с такой-то матерью. А чем вам здесь плохо?
Чёрные комедии Кирилла Соколова берутся выбивать клин клином: разговор о насилии в семье здесь ведётся на языке колющего и режущего, рукопашного и огнестрельного. Внешне — киноманская мечта нулевых; тот случай, когда «под Тарантино» не смотрится в отечественных декорациях как школьный утренник. Да и сравнения с Тарантино и Ричи давно потеряли какую-то релевантность. И те снимают уже по-другому, и курс оммажа значительно просел, когда на рынок ценных бумаг вышли «Очень странные дела», и российские режиссёры — выяснилось (sic!) — видели что-то кроме «Криминального чтива».
«Папа, сдохни!» эффектно женил Вонга Кар-Вая и Пак Чхан-ука, аки пиратский диск с The very best of. Налюбовавшись в рапиде коленками возлюбленной, тоже Оли (Евгения Крегжде), Матвей (Александр Кузнецов) отправлялся в компании молотка знакомиться с родителями. Точнее — кроваво мстить отцу (Виталий Хаев) за растление дочери. Декорированную красным и зелёным квартирку наполняли тени Ноэ и Серебренникова, зафиксировавших на стыке веков новый французский (и российский) цинизм. «Падаль» и «Изображая жертву» рифмуются даже на уровне названий. Как и «Любовное настроение», перетекающее в «Сочувствие господину Месть».
Наблюдение, которое из этого напрашивается, связано не с родством того и этого, но с акцентами в режиссуре, которые Соколов расставляет, как фраги. В первой трети фильма камера Дмитрия Улюкаева заворожена сжатыми кулаками и челюстями, а звуковой дизайн делает каждый шорох едва ли не важнее реплик — и даже операторских финтов. Последних оказывается столько, что для второго фильма Соколов и Улюкаев придумывают новое по минимуму: всё уже опробовано в дебюте. Разве что широта просторов позволяет поиграться с композицией, словно Уэс Андерсон, полюбивший не семейку Гласс, а квас.
Родство с франкофилом У. А. в «Оторви и выбрось» действительно проявляется, хоть и не выходит на передний план. Та же декоративность — но с кислотными цветами и вседозволенностью по-хорошему лубочной анимации, а не кукольного дома. Герои страдают-страдают да не умирают. Отцовская фигура требует символической гибели — или отсутствует вовсе, а материнская — душит представлением о заботе (в «Папе» — душила себя). Физические гэги выходят за пределы человеческих возможностей. Стук босых ног по металлу, удары кулака в дверь и нос, методичный скрип сапог — служат едва ли не прямой речью. Хотя диалоги у Соколова стали живее и цветистее, с ветерком да матерком («У тебя кровоточащая вагина на плече», — выдаёт, не моргнув, Маша, рассматривая мамину рану).
Говорить-то, в общем, чего: одни не могут, другие не хотят. Российские «Тельма и Луиза» — это мать и дочь, чей дом — тюрьма (или тюрьма — дом). Перестройке не подлежит — только евроремонту. Декорированию под тревожную наблюдательность «Амели» с тем же набором кислотно-сказочных цветов и мечтательным закадром (тут — похожий тембр). Под трагикомический трип «Леона», чья коллизия перестаёт быть перверсивной, стоит заменить одинокого киллера на родную озверевшую мать. Чтобы не переходить на французский, выручают любимцы «новых тихих»: в «Папе» были Хаев и Кузнецов, работавшие с Серебренниковым, в «Оторви» — Николай Шрайбер, Михалкова и Яценко, пережившие не одно сумасшедшее плавание с Борисом Хлебниковым. Харизма последних делает примирительный финал возможным, несмотря на все раны и шрамы. Впрочем, для героев это скорее опасное соседство.
Соколов второй фильм ходит вокруг да около «каннибализма поколений», описывая, как отцы и матери мордуют потомков свинцовыми установками «где родился, там и пригодился», «сама виновата», «подрастёшь — спасибо скажешь». Оля из «Папы» наговаривала програмный монолог, почему в меблирашке не видят зла: сбиты ориентиры, морали нет, наказывают за хорошее и дурное — вот и не различаешь уже чёрного и белого. Выживает серейший.
В «Оторви и выбрось» мент Олег пытается погасить судьбоносную ссору фразой: «Я не прав, но ты…» И это лейтмотив всего фильма, корень дремлющего национального зверства. Череда детских отмазок и перекладывания ответственности. А чего я? А чего он(а) начал(а)? А чем вам здесь плохо?
