На российских экранах — «Офелия», странноватый спин-офф, если можно так сказать, главной шекспировской трагедии. Клэр Маккарти экранизировала бестселлер Лизы Кляйн про возлюбленную Гамлета, которая, сохраняя все оригинальные черты и даже реплики, внезапно обретает совершенно другую судьбу. Алексей Васильев разбирается в том, как это получилось и получилось ли вообще.
«На дне она, где ил и водоросли... Спать в них ушла, — но сна и там нет!» — заголосила в 1923 году Марина Цветаева и оказалась чертовски права. Офелия, безвинно утонувшая, — как назвала свою новеллу, положенную в основу сценария «Три истории», Рената Литвинова — на протяжении прошедшего с цветаевского «Диалога Гамлета с совестью» столетия продолжает волновать умы деятелей культуры, и, всё верно, сна ей нет.
В 1961 году один из лидеров французской «новой волны» Клод Шаброль назвал именно её именем осовремененную версию «Гамлета»: его Офелия-Люси оказалась единственной, кто во всей деревне сохранил голову и не поддался истерии её возлюбленного, решившего, что он проживает миф о Гамлете, после того как его мать вышла замуж за брата его покойного отца. Шабролевская Офелия потому не дала своему окружению окончательно свихнуться и переубивать друг друга, что просто категорически не хотела быть Офелией.
Офелия из одноимённой книжки Лизы Кляйн, экранизация которой нынче предлагается вашему вниманию, сходить с ума тоже не намерена. Зато она намерена читать, грызть гранит наук, купаться голышом, сочетаться браком без благословения родителей — короче, чинить всё то, что барышням в Дании IX века чинить воспрещалось.
Строго говоря, датские мужики — те тоже не особо читали; в IX веке, когда орудовал реальный Гамлет, они вообще-то бегали некрещёными и хохотали, когда кто-нибудь умирал, а иначе их бог мог не принять в рай такого покойника, от которого все плачут.
Впрочем, порядки старой Дании мало беспокоили барышню Кляйн. Знакомство с её произведением вообще заставляет сомневаться, смогла бы она в неё правильно ткнуть на политической карте мира. Нет, не подумайте, она не какая-нибудь там очередная блогерша, превращённая издателями в пророка эры соцсетей. Мисс Кляйн закончила Университет Индианы с докторской степенью по английскому языку, и вообще-то она уже давно никакая не мисс, а очень даже мать двоих детей. Получив докторскую, она очень захотела рассказать историю о том, каких усилий стоило девушкам право на образование и собственное мнение. Её удручало, что столько литературоведов сломало копья, пытаясь прочертить грань между подлинным безумием Гамлета и тем, когда он прикидывается безумцем, а вот что Офелия свихнулась — этот факт ни у кого не вызывал сомнений. Взяв текст Шекспира, она взялась доказать, что Офелия была вообще самым вменяемым существом в Эльсиноре.
Вышло у ней местами изящно. При дворе Гамлет и Офелия обмениваются теми же самыми легендарными речами, что у Шекспира. Но Кляйн обнаруживает в них шифр разговоров двух тайно обвенчавшихся влюблённых, пытающихся заодно разрешить детективную загадку смерти отца Гамлета. С детективом у Кляйн вышло, впрочем, не очень. Если убийство Полония, отца Офелии, у Шекспира с некоторой натяжкой можно считать репетицией будущих находок Честертона, то у Кляйн совершенно непонятно, с каких глаз — коли он, как утверждает автор, не рехнулся — мог Гамлет принять тестя за дядю.
Зато с шекспировским колоритом у индианской докторши всё тип-топ. Ясно видно, что Кляйн знает и две другие вещи Шекспира, экранизированные Дзеффирелли — «Укрощение строптивой» и особенно «Ромео и Джульетту», правда, для средневекового колорита прослаивает их мотивы откровениями братьев Гримм.
В экранизации посреди этого барахла разгуливает Наоми Уоттс в нарядах Гертруды. Да, наша любимая австралийка теперь уже Гертруда, но выглядит как новая, а это самое главное. И играет Гертруду не без оглядки на Терехову, побывавшую Гертрудой в спектакле Тарковского. Точно как тереховская Диана, она бежит галереями к дальнему окну, рвя платочек и кусая губы, а когда её окликает Клавдий: «Миледи, вы сбились с пути или забыли путь?» — совсем как Диана отрывает стан от стены, чтобы, не оборачиваясь, тут же утомлённо уронить бедро на подоконник, постоять так чуток и обернуться уже с готовой жёлчной отповедью: «Я достаточно пожила на этом свете, чтобы знать свою дорогу, но еще недостаточно, чтобы её забыть». Это, безусловно, лучшее место в фильме.
В остальном он вызывает те же эмоции, что написаны на лице Дэйзи Ридли (Рей из «Звездных войн») в роли Офелии. Уголки губ у неё весь фильм опущены и непонятно — то ли это её героиня разочарована датским двором, то ли Ридли все-таки опомнилась, куда попала, да было уже поздно. Шекспировская трагедия — всем трагедиям трагедия еще и потому, что люди ведут себя в ней не по-людски, но тут это достигло размаха вакханалии. Виноватыми сделались и те, кто у Шекспира был жертвами. По мисс Кляйн, и отец Гамлета худ — тем, что между войной с норвежцами и супружеским ложем всегда выбирал первое, и сам виноват, что его убили. И фрейлины все как водевильные малолетки с Рублевки, и Гамлету милей корона, чем жена. Пока король воюет с норвежцами, Офелия читает на ночь Гертруде любовные романы (в Дании IX века?) с оборотами вроде «Он вторгся в её запретный сад и излил всю свою страсть» — и слова эти кружат голову обеим дамам, и вот уже Офелия иначе привечает своих вчерашних товарищей по играм с их шпагами. И вот какая получается штука: фильм, так охваченный воспеванием женской силы и образования, сам орудует при этом эстетическими оборотами вроде тех, что из книжки. Девушки, милые, ну вы уж решайте — тишь библиотек или излитая страсть рыцарей в вашем запретном саду?
Спору нет, мир был жесток, а теперь многие дышат в нём свободнее. Но плохой старый мир в «Офелии» тоже какой-то странный. Горацио явно происходит из курдов. Шут — с Индостана. Одна из фрейлин — из Индокитая. Есть ещё с полдюжины берберов в парче и при мечах. То есть если вы хотите нарисовать ужасы прежнего мира, от которого нас освободили образованные дамы, — ну, пусть берберы будут там хотя бы в кандалах, это ж дамы нарядили их нынче в парчу и пустили гулять среди датской знати?
Из всей этой неразберихи последовательно прорисовывается только одна, старая как мир песня про «все кругом плохие, одна я хорошая». И это тоже вполне себе тема, на эту тему спето много песен, пой на здоровье. Вот только — чтобы прийти к такому глубокому умозаключению, стоило ли мисс Кляйн и её экранизаторшам тратить время на штудирование Шекспира?
И вот ещё что. Михоэлс в своё время писал: «Шекспира можно по-разному толковать, но с ним нельзя спорить, ибо в конечном счёте он всегда оказывается прав». И в финале «Офелии», точно как в финале шекспировского «Гамлета», в полный нарядных берберов, трупов белых мужчин и умненьких взглядов Офелии замок вламываются-таки норвежцы, на войну с которыми не пустили отца Гамлета. Баста, карапузики, кончилися танцы! И вот это как раз очень похоже на торжество исторической справедливости.
